Режиссер Юрий Александров, которого приглашали в Арена ди Верона, Ла Скала и Метрополитен-опера, сейчас репетирует в Карагандинском театре музыкальной комедии. О том, каково работать с нашими артистами после самых важных мировых площадок, народный артист России рассказал в интервью «Новому Вестнику».

Юрий Александров считается одним из корифеев современной оперной режиссуры.  Режиссер-постановщик Мариинского театра и художественный руководитель «Санкт-Петербургъ-Опера», он ставит спектакли по всему миру. В Караганде он уже во второй раз. В 2005 году ставил у нас оперетту Имре Кальмана «Сильва». Тот сезон был для маэстро чрезвычайно успешным.

— У меня тогда случился необычный тур, который, я думаю, мои коллеги в ближайшее время не сумеют повторить, — вспоминает режиссер. — Три проекта подряд. Первый я начал в августе — в Арена ди Верона. В сентябре у меня была премьера в Ла Скала. А в ноябре — в Мерополитен-опера. Кроме того, было еще 8 спектаклей по всему миру. Сезон был сумасшедший, я только успевал менять чемоданы.

— С постановкой «Турандот» Пуччини в Арена ди Верона связана интрига.

— Да. Это очень интересная история. Я был первый русский режиссер, которого пригласили на эту сцену ставить итальянскую оперу. У них как принято? Русский медведь ставит русскую музыку, итальянец — итальянскую, француз — французскую. Арена ди Верона считалась до того сценой Франко Дзеффирелли. Он как бы ее захватил. А тут после Дзеффирелли приехал Александров. Там было много разговоров, сомнений: как так, как это можно, неужели нет итальянских режиссеров? Но успех был такой, что впервые в истории Арены я трижды повторял этот спектакль. Каждый год меня вызывали, и я начинал ставить с новым составом. Это, конечно, особая площадка — 16,5 тысячи зрителей. Чего стоит сам размах сцены — больше ста метров! У меня одновременно на сцене было 400 человек. Потому что 20 или 30 человек там смотрятся как изюмина. Это было огромное мероприятие. И художник Окунев сделал гигантскую декорацию: земной шар посредине сцены, в котором был еще один шар. Плюс к этому гигантские лестницы. Пели знаменитые Хосе Кура и Джованна Казолла. Такое бывает раз в жизни. Эмоционально повторить это очень сложно. Как слетать на Луну и обратно.

— Имеете в виду масштаб?

— Не только. Это был особый проект еще и в том смысле, что Арена — очень специфическая площадка. Там надо искать такие приемы, которые бы объединили разношерстную публику. Одно дело, когда ты ставишь в Метрополитен: ты знаешь, что придут специалисты, которые разбираются в опере. А в Арене сидит какой-нибудь итальянский критик, а рядом нетрезвый русский турист в шортах, китаец, японец, молдаванин. Там весь мир. Что должно происходить на сцене, чтобы они все были захвачены?

— Какие приемы вы предложили?

— Самые неожиданные. Есть знаменитая сцена — загадки Турандот. Если принц Калаф их не отгадает, будет ему, что называется, секир-башка. И ответы на эти загадки часто оставались просто на уровне декларации. Ну, как показать надежду? Как сделать, чтобы слово материализовалось? Мы с Окуневым придумали три чаши с крышками. Их выносили три смерти. Внутри каждой чаши заключался ответ. В первой — человеческая кровь. Открывалась крышка, и оттуда вылетал на всю сцену кусок алой ткани. А как показать надежду? Смерть неожиданно доставала из чаши белую голубицу и выпускала в зал. 16 тысяч зрителей на моих глазах встали и зааплодировали. Хотя вокруг Арены море наглых голубей, которые гадят везде. Но когда люди увидели нашу белую птицу, которая, пролетев у них над головой, села на плечо артисту, они закричали от восторга. Как дети! Пьяный русский, японец, итальянец, молдаванин — они как будто раньше голубиц не видели. А для третьей разгадки мы придумали кубок-муляж. Он был не из металла, как два предыдущих. Он был такой же формы и тоже расписан золотом. Но сделан был из резины, а внутрь него мы насыпали пудру. Ведь третий ответ — это сама Турандот. И Калаф протыкал этот шар, он лопался, как мыльный пузырь. И когда пудра рассеивалась, ореол мистики слетал, принцесса уже стояла в обычной китайской одежде, как простая влюбленная женщина. И оставались два человека — он и она.

Забастовка в Ла Скала

— Расскажите, что вам понравилось в Ла Скала.

— Я там ставил оперу Чайковского «Черевички», тоже с Окуневым. К сожалению, когда меня пригласили на постановку, как раз сменилось руководство. Пришли новые люди, и это не был их проект. К нам относились настороженно. Опять же — русские на их сцене. Италия — это очень склочная страна. Там в театре очень вредный профсоюз. К тому же это было во время войн между хором и руководством. Все отстаивали свои принципы. Вначале было негативное отношение. Но потом музыка взяла свое. И мы подружились с этим театром. Они с удовольствием пьесу сыграли. Все нормально, хотя по ходу работы были какие-то вещи, с которыми я никогда раньше не сталкивался. Допустим, в спектакле есть знаменитая сцена бала у Екатерины. Так вот, пришел хор, я начал делать разводку. Потом сказал: «Вот сейчас придет мой балетмейстер, все вам объяснит». И тут они заявляют: «Стоп! Какой балетмейстер? Мы же не балет. И мы танцевать бесплатно не будем». — «Подождите, но вы же только что ходили и все делали». — «Нет-нет! Юрий Исаакович, мы вас очень любим, но ничего не получится». — «А что же вы будете тогда делать?» — «Мы встанем сейчас у стены и до конца репетиции будем стоять». — «Давайте тогда другую сцену пока начнем». — «Нет-нет. Выписана именно эта сцена. Поэтому мы будем стоять. Вот пусть придет директор, скажет, сколько заплатит за танцы, тогда будем танцевать».

— Как же вы с этим справились?

— Они стояли у стены. Но там появилась группа штрейкбрехеров. Русские певцы подошли и сказали: «А мы будем танцевать бесплатно». Пока мы с ними репетировали, дирекция договорилась, что им будут доплачивать по сто евро за каждую репетицию. И вот русские уже танцуют, а итальянцы начинают возмущаться: «А на каком основании нам не платят, а им платят? Мы основные артисты хора и должны получать эти сто евро». — «Вы же сами отказались!» — «Но тогда не платили, а теперь платят». И так далее. А в день премьеры забастовал оркестр: сломался лифт, и музыканты отказывались подниматься на 12 ступенек вверх. Они просто объявили: «Мы не пойдем». Тогда уже прибежал директор театра, что-то им по-итальянски сказал, после чего они взяли свои скрипочки и пошли в яму.

Шоу-индустрия Метрополитен-опера

— Как прошла постановка «Мазепы» Чайковского в США?

— Я никогда не думал, что буду ставить в Метрополитен. Это целая индустрия, высокие технологии. Уровень театрального мышления и возможностей недосягаемые ни для одного другого театра мира. За два года до премьеры я по контракту должен сдать эскизы и декорации. Мало того, за год я получаю уже готовую декорацию, в которой я занимаюсь светом. Еще не начали репетировать, а я должен все осветить и смонтировать. Потом декорацию оправляют на склад. Позже, когда я снова приезжаю, то репетирую уже в готовой декорации. И не имею права ничего изменить. Они очень не любят, когда режиссер начинает творить. Ты что-то пытаешься: «А здесь будет не так. А тут вот так!» — «Вы профессионал? — останавливают тебя. — Вам предоставили возможность подготовиться?» — «Но, понимаете, появились артисты, они внесли коррективы». — «Мы это не приветствуем». И весь разговор. Гонорары там заоблачные. Там нет своей труппы. Это всегда самые лучшие певцы мира. Спектакль был успешный. Была замечательная пресса. Декорация была, может, несколько неожиданная. Потому что этот спектакль мы решили вместе с художником сделать с оттенком сталинского имперского театра. Было много монументальной скульптуры, связь со сталинским ампиром. Потому что там тоже речь о диктаторе, насилии, войне. Был гигантский станок, уходящий ввысь. Люди ходили по наклонной плоскости, которая превращалась в плаху с торчащими головами. А балет был одет в золото. Все сверкало. Получился голливудский спектакль с золотыми танцами. Выложились по полной программе. Там был бюджет в несколько миллионов долларов.

Душевный стриптиз

— Где вам в итоге было легче всего работать?

— В Караганде. У меня был анекдот. Я тогда как раз ставил здесь «Сильву». А мне из Метрополитен звонят: «Юрий Исаакович, вы где?» — «В Караганде». — «Да мы серьезно спрашиваем». — «А я серьезно отвечаю». — «А что вы там делаете?!» — «Как что? Спектакль ставлю». Какое отличие между карагандинским театром и Метрополитен?

— Отличия, наверное, все-таки есть.

— Какая разница, что я падаю усталый в койку в гостинице Нью-Йорка, что в карагандинской квартире. Это везде огромный труд на износ. Ведь в чем природа актерской игры? В игре. Это детские забавы. Как можно представить, чтобы нормальный человек натирал себе щеки морковкой, надевал какой-то костюм, изображал из себя, положим, птицу или яйцо? Поэтому моя задача ввести артистов в состояние детства. Они открывают свою душевную заслонку. Я туда пролезаю и начинаю делать свои вещи. Когда человек играет, смеется, когда он в процессе, в него можно вложить очень важную информацию. Даже незаметно для него. То есть артисты везде одинаковые. Там живут лучше, зарплаты у них больше. Но люди те же.

— Тем не менее, нечасто такое услышишь.

— Здесь к тому же работать проще. Потому что там иноземцы, переводчики, какие-нибудь помрежи, которые тебя на полуслове обрывают: «Стоп! Антракт!» У тебя висит человек, он полсцены пролетел, ему пяти секунд не хватило. Но говорят: «Нет!» — и его опускают вниз. У меня так было в Ла Скала. Там летали черт и Солоха. Была сложная система, техника безопасности: стропы, парашюты. Пока все наденут и поднимут артистов, наступает время антракта, и их снимают. Они идут курят. Потом опять все начинают надевать, только приготовились к полету — антракт! А здесь люди работают без антракта. Мы вчера читали и пели пьесу четыре часа подряд. Я не делал никакого перерыва, и никто не пикнул. Ну так, выбегали писать. И все. Природа одна и та же. Артисту интересно — он будет играть. Меня пугали, когда я поехал в Арена ди Верона: «Хосе Кура ужасный артист. Ничего не делает, издевается над режиссерами». Более покладистого артиста я не встречал! Когда я ему сказал: «Ты не мог бы спеть лежа?», то подумал, что сейчас он будет на меня кричать. А он вдруг ответил: «Маэстро, это была мечта всей моей жизни». Ведь у Хосе Кура черный пояс по карате. Он вообще может петь и на голове, и на боку, и где угодно. Он говорил: «Вот я вижу: пол-Арены — это те, которые хотят меня освистать, а другая половина — мои болельщики. Так я буду петь для тех, кто хочет меня освистать». И действительно, спел так, что зал бисировал. Остановили спектакль, он опять лег и спел еще раз. А как 25 лет назад я ставил «Колокольчик» с Биешу? Меня предупреждали, что Мария Лукьяновна режиссеров не любит, к ней нужен особый подход. Боже мой! У меня она играла комическую партию, единственную в своей жизни. И я ей сказал: «Так, Маша, быстренько надень тренировочные штаны». «Хорошо!» — ответила она. А потом приходила за полчаса до репетиции — первая. И работала как студент. Ей было просто интересно. И никто не раздувал щеки и не выставлял свои амбиции. Никто не говорил: а я депутат, а я народный артист. Когда начинается работа, нет уже депутатов. На репетиции как в бане — все одинаково голые. Потому что постановка спектакля — это душевный стриптиз. Я должен раздеться перед ними. Потому что я говорю о каких-то вещах, которые связаны с моей душой. И я не стесняюсь. И они должны забыть стыдливость. И должны мне отдаться. Если у них это получается, значит, будет результат.

Кстати
Маэстро пообещал замолвить слово за наш театр

Юрий Александров, который также является одним из основателей Национального театра оперы и балета имени Байсеитовой в Астане, рассказал, что хотя бывает в Караганде нечасто, но переживает за наш театр. Режиссера беспокоит, что у карагандинской «музыкальной комедии» нет собственной большой сцены. Маэстро в курсе, что после того как у дворца культуры сменился собственник, театру его так и не отдали. И считает, что это в корне несправедливо.

— Я снова здесь, чтобы поднять вопрос о здании. Я человек общественный — президент Ассоциации музыкальных театров России, — сказал он. — Вы, в отличие от Алматы и Астаны, не члены нашей ассоциации. А мы занимаемся тем, что помогаем провинциальным театрам продвинуться. И я связываю свой приезд в Караганду с тем, чтобы еще раз на самом высоком уровне поднять этот вопрос. Надо дать театру возможность нормально работать — то есть дать ему сцену.

Кстати
Летающая Гондола

В Караганде Юрий Александров ставит мюзикл «Труффальдино» по комедии Карло Гольдони «Слуга двух господ», написанной в 1749 году и хорошо известной в СНГ благодаря фильму «Труффальдино из Бергамо».

Режиссер говорит, что не собирается цитировать киноверсию. В своей постановке он хочет добавить к легкому фарсу высокий пафос чувств.

Там будет много танцев, роскошные декорации и костюмы — из бархата, гобелена и парчи. Шпаги, плащи, карнавальные маски и пышные парики. Над сценой, на высоте два с половиной мера, меж звезд будет плавать гондола с певцами.

Декорации будет делать народный художник России Вячеслав Окунев — тот самый, который работал с Александровым в Италии.

— Человек, придя в театр, должен увидеть какую-то другую жизнь, которую он не видит в быту, но которая существует, — говорит режиссер. — Сейчас в жизни все смазано. Раньше писали письма, а сейчас СМС. Все быстренько — любовь возможна в лифте: договорились — совокупились — разбежались. Поженились — разбежались. Мы хотим напомнить, что были времена, когда за любовь отдавали жизнь, когда существовали принципы. Это миссия театра. Наше дело — разговор с душой человека. Чтобы он и посмеялся, и поплакал.