Участница Нюрнбергского процесса умирала в одиночестве

Участница Нюрнбергского процесса 94-летняя Серафима Пономарева скончалась в карагандинской больнице. Она умирала в одиночестве: родных к ветерану Великой Отечественной войны не пустили. Официальная причина смерти — коронавирус и пневмония. Хотя пенсионерка поступила с приступом панкреатита и отрицательным ПЦР. Родственники обвинили врачей в халатности.

Аким области выразил семье соболезнования. Серафима Григорьевна — легендарная личность. Ее огромными портретами, на которых ветеран запечатлена в парадном пиджаке с медалями, украшали город ко Дню Победы. Ее постоянно приглашали на официальные приемы. О ней много писали и местные и республиканские издания, снимали передачи и фильмы. Несмотря на широкую известность, свои последние минуты знаменитая переводчица провела так, как многие старики сегодня: в неуютном казенном помещении, лишенная возможности попрощаться с семьей.

Родные, которые несколько дней обивали пороги областной клинической больницы, рвались быть рядом с бабушкой, теперь в шоке. Они надеялись в скором времени забрать Серафиму Григорьевну домой, потому что она пошла на поправку. Сообщение о заражении коронавирусом прозвучало как гром среди ясного неба. Родные убеждены, что до госпитализации ковида у бабушки точно не было. Тому есть и документальное подтверждение.

Александра Костюченко, внучка ветерана, рассказала, что утром 27 июня у Серафимы Григорьевны случился острый приступ панкреатита. Вызвали скорую, которая сразу забрала участницу войны. Александра поехала с бабушкой и находилась вместе с ней в приемном покое до обеда. Потом девушку выпроводили. А бабушка до позднего вечера лежала на неудобной холодной кушетке. Ее не могли ни накормить, ни в постель уложить, ни обезболивающие дать, так как без ПЦР-теста поднимать в палату пациентов сейчас не положено. Все ждут документа о ковидном статусе. Отрицательный результат Серафимы Григорьевны пришел, когда уже стемнело.

— На следующий день врач Борис Цхай сказал нам, что требуется полостная операция, — рассказывает Александра. — Мол, бабушка у вас молодец, крепенькая. А она и правда была крепкая и жизнелюбивая, очень сильный человек. У нее давление 120 на 80 — хоть в космос лети. Кардиограмма в норме. «Мы ее выходим, все будет замечательно, я вам даю слово», — так сказал врач.

Перед хирургическим вмешательством у ветерана дополнительно дважды брали анализы: показатели были в норме, ковидом даже и не пахло. Операцию провели 29 июня. Вскоре Серафима Григорьевна пришла в себя. Родственники передавали ей бульон и кисель, она самостоятельно ела. Ее состояние улучшалось. Второго июля бабушка связалась с семьей по сотовому телефону и рассказала, что начала вставать и ходить. Но третьего числа ей стало хуже.

— На выходных с нами связалась соседка по палате — прооперированная женщина в возрасте, — продолжает Александра. — Она сказала: «К бабушке никто не подходит, когда я сама после полостной операции могу подняться, то я помогаю. А больше некому. Заносят ваши передачки, ставят на пол, говорят: «Ой, бабушка, а чего вы не встаете?» И уходят. А через полчаса уносят нераспакованный пакет в холодильник». Ей привязали к кровати одноразовую пеленку, она порвалась, но никто не заменил. На выходных ее совсем забросили. Нам соседка по палате звонит, а что мы сделать можем? Мы все привитые, с паспортами. Мы еще в апреле прошли этот проклятый второй этап. Но для врачей это был не аргумент. Мы все стояли у больницы и ничего не могли сделать. Нас не пускали: нельзя, карантин. Я продолжала передавать упаковками средства гигиены и еду, но до них бабушка не могла даже дотянуться. Когда мы в очередной раз позвонили к соседке по палате, она рассказала: «Из-за вашей бабушки я такой нагоняй получила! Меня ругали на чем свет стоит, что я лезу не в свое дело. Ее перевели в одиночную палату. Я не могу посмотреть, куда именно». Как только закончились праздники и выходные, утром первого рабочего дня у меня снова состоялся разговор с врачом Борисом Цхай. Я хотела забрать бабушку в частную клинику, которая в состоянии обеспечить должный уход и адекватное лечение. Но он не позволил. Сказал, что из операционного шва нужно удалить какой-то тампон.

Договорились, что на следующий день Серафима Григорьевна все-таки переедет в платную клинику. А ближе к вечеру Александра узнала, что ей разрешили приходить в отделение и ухаживать за бабушкой, но с условием, что внучка пройдет за свой счет ПЦР. Она тотчас помчалась в «Гиппократ» делать ускоренный тест за 19 500 тенге. Утром стояла на крыльце больницы с отрицательным результатом в руках. Но к Серафиме Григорьевне снова не пустили. Потому что ее перевели в реанимацию из-за развившейся пневмонии. А еще через несколько часов сообщили, что у ветерана коронавирус. С этим диагнозом Серафиму Григорьевну среди ночи отвезли в ковидный центр. Оттуда знаменитая переводчица живой уже не вышла.

— В четверг вечером мы узнаем, что у нее ковид. В пятницу утром ее не стало. Откуда взялась пневмония и ковид, если при госпитализации и перед операцией трижды ничего не нашли? — недоумевает Александра. — Причем и в приемном покое брали анализы, и непосредственно перед операцией. Здание больницы бабушка не покидала, ни с кем не встречалась. Получается, сама больница — рассадник инфекций? Она приехала с хорошими анализами. А в итоге нам даже не дали толком гроб посмотреть. Тело увезли на ЖБИ, на Санаторную, 22, в «красную» зону. Зайти в морг разрешили только десятерым. Когда подошли к дверям, наткнулись на гроб у двери с наваленными сверху венками, непонятно было, чей он, работники ходили мимо, внимания не обращали. Сначала мы даже подумали, что это наш. Но нет. Нас завели в помещение, сказали: «Ближе, чем на метр, не подходить. Руками не трогать. Посмотрите: это больше формальное опознание, а не прощание». Мы посмотрели, они подождали. Потом гроб заколотили, погрузили в катафалк и повезли на кладбище. А там даже к закрытому гробу подойти не разрешили.

Потрясенные родственники ветерана подали жалобу в управление здравоохранения Карагандинской области. Они считают, что причина смерти Серафимы Григорьевны — царящее в хирургическом отделении разгильдяйство. У семьи множество претензий. По поводу того, что за пациентами, которые находятся в тяжелом состоянии после операции, должным образом не ухаживают. Что родственников держат в неведении: вовремя не сообщают о состоянии больных, из-за чего у семьи не остается шансов вмешаться и предотвратить самое страшное. Что люди, приезжающие к врачам за выздоровлением, получают осложнения.

— Мы подозреваем, что ковидом в больнице просто прикрыли какие-то ошибки, — говорит Александра. — Бабушка собиралась отмечать свои 95 лет, того же хирурга приглашала на юбилей. Но выходные ее очень сильно подкосили. Персонал не уделял ей внимания.

В областном управлении здравоохранения пока не комментируют случившееся, ссылаясь на служебное расследование.

Кстати

У Серафимы Пономаревой очень интересная судьба. Она родилась 3 октября 1927 года в семье сотрудника Министерства иностранных дел. И уже в пять лет свободно говорила на немецком, английском и французском языках. В 1943 году поступила в Московский институт международных отношений. А через год ее призвали в армию и направили в штаб 1-го Белорусского фронта в качестве переводчика.

В мае 1945-го Серафима Григорьевна стала сотрудницей Советской военной администрации Германии, служила под командованием маршала Георгия Жукова, работала в концентрационных лагерях — собирала доказательства преступлений фашистов для Нюрнбергского процесса. Когда начался сам процесс, ее отправили туда в качестве синхронного переводчика. После чего Серафима Григорьевна дала подписку о том, что обязуется хранить молчание.

Именно по этой причине ветеран была скупа в своих воспоминаниях, когда журналисты расспрашивали о подробностях процесса. Но кое-что узнать все же удавалось. «Был огромный стол, все они в форме СС сидели за ним, — рассказывала Серафима Григорьевна «Новому Вестнику» в 2009 году. — Я видела их мельком. Ведь нам даже смотреть на них не разрешали. Мы переводили в отдельной комнате за ширмой по два часа. Я работала две недели. 260 свидетелей было опрошено. Рассказывали такое, от чего волосы дыбом вставали. Я переводила показания о табачной фабрике в Польше, на которой работали дети, привезенные из Советского Союза. Они делали там сигары для немцев. В цехах стояли большие коробки с песком на случай пожара от бомбежек. Кто-то их научил вместо табака засыпать в сигары песок. И когда разоблачили все это, заставили детей копать себе могилы. За один день убили 10 тысяч детей на этой фабрике».