Встреча приятно поразила гостя.
Перед Дворцом культуры горняков расстелили длинную красную дорожку. Когда народный артист СССР шел по ней мимо девушек в нарядных казахских платьях, вспыхивал фейерверк. У лестницы Евгения Дмитриевича ждала красавица с баурсаками на подносе.
Евгений Дмитриевич приветственно махал карагандинцам букетом. При этом на лице композитора отражалось явное изумление. Очевидно было, что он не ожидал такого приема. Но это была только прелюдия.
Композитора усадили в vip-ложу. И показали массовый танцевальный номер. Девушки в воздушных газовых платьях, голубых и розовых, кружились под вальс Евгения Доги из кинофильма «Мой ласковый и нежный зверь». Затем на сцене появился молодой человек — «маэстро». Вальсируя, он грациозно сел за рояль и поднял упавший на пол листок.
Когда Евгения Дмитриевича, наконец, торжественно пригласили подняться на сцену, он прежде всего извинился за свой неформальный вид. На нем была рубашка на выпуск. Народный артист пообещал, что в следующий раз обязательно придет в парадной одежде. Впрочем, отсутствие фрака тут же компенсировали роскошным чапаном.
Зверь
Вечер начался с воспоминаний о том, как был написан знаменитый вальс. Ведущая обратила внимание автора на то, что в первой хореографической композиции интерпретировалась именно эта история. Тот даже не сразу нашелся, что ответить.
— Как это случилось, непонятно, — рассказывал Евгений Дмитриевич. — После бурного успеха кинофильма «Табор уходит в небо» было очень много разговоров на киностудии, потому что никак не могли утвердить композитора для картины «Мой ласковый и нежный зверь» по Чехову. О моей кандидатуре говорили: как можно? Да, он написал музыку к «Табору», но молдаване и цыгане — одно и то же, а тут русская тема, разве он ее осилит? Мол, надо искать русского композитора. Опять-таки люди путают божий дар с яичницей. Это абсолютно разные вещи. Потому что настоящее искусство не имеет национальности. Потом меня все-таки утвердили, и в начале года я получил карт-бланш. Режиссер Эмиль Лотяну, царство небесное ему, просил что-то подобрать для первой сцены — свадьбы Оленьки Скворцовой. Я сказал: найду что-то в фонотеке, на радио у меня много знакомых. Там могло что-то играться или не играться, хоть под метелку, какая разница. И вот я пришел на радио. Ничего не нашел. Пошел в музей музыкальной культуры Глинки. Там тоже ничего не было. Все какая-то дребедень. Такую я и сам напишу. И говорю режиссеру: я напишу вальс. Но, расставшись с ним, понял, что я сам себе устроил экзекуцию. Потому что после вальсов Штрауса это, по-моему, самоубийство. Прошло время. Наступило лето. А мы жили в мосфильмовской гостинице. Вдруг врывается часов в 11 ко мне в номер Лотяну, уставший и злой после репетиции и разборок по части финансов. Еще дверь не закрыв, кричит: «Вальс!» Какой вальс? Это полгода тому назад было. Я уже и забыл о том, что обещал, работал над другой картиной. Случалось, что у меня было по семь-восемь картин в году. А с Лотяну толкового разговора не происходило. Он тут же свирепел. И тогда могло что-нибудь залететь по черепу. Нужно было что-то делать. Режиссер уже выходил из себя. Я спешно искал спасательный круг, какие-то клочки бумаги возле себя. Первые несколько нот — все, что у меня было. Но Лотяну не отстал от меня, пока я не сымпровизировал до конца. Тут же хлопнул дверью и ушел. А утром надо было сдать ноты в переписку, а вечером уже был заказан оркестр и хор. Я, конечно, не помнил, что я там тринькал. Остался в ужасе. Какое там вдохновение! Надо было срочно что-то сделать. И вот так, в страхе, я написал такую сцену любви.
Мария, Мирабела
— Румынский режиссер Попеску Гопо объяснил: «Я тебя выбрал из всех советских композиторов, потому что у тебя есть румынская и славянская распевность». На самом деле я воспитывался на русской классике, но гены никуда не делись. И эта смычка одного и другого дала какой-то третий результат. Чтобы встретиться с поэтом Григорием Виеру, я впервые поехал в Бухарест. Вообще, все ездили туда. Только нас из Молдовы в Румынию не пускали. Наверное, власти боялись, вдруг мы обнаружим, что говорим на том же языке, вдруг какие-то родственники появятся. Надо сказать, что боялись не напрасно. Так вот, встречаемся мы с Виеру, а где работать? Была зима. Темно. При Чаушеску там даже лампочек не было. Я привез с собой одну из Кишенева. Ничего не отапливалось, не светилось. Был какой-то тихий ужас. Как писать в этом холоде и мраке? Я зашел в Союз кинематографистов, куда меня привел режиссер. «Где у вас фортепьяно?», — спрашиваю. Оказалось, под входной лестницей. Я открываю крышку, а оттуда крысы как разбежались в разные стороны! Бедные крысы, думали, наверное: этот русский пришел и выгнал на мороз. У меня все истории пикантные. В таких условиях я писал музыку к «Марии, Мирабеле». И получилось великолепно. Кто-то назовет это хвастовством. Но я просто люблю этот фильм. Мне нравится то, что я делаю.
Лучафэрул
— За балет «Лучафэрул» по одноименной поэме Михая Эминеску предложил взяться Лотяну. Сказал: я напишу либретто, ты — музыку. Но я не очень был знаком с румынской литературой (румынофобия у нас в Молдавии по сей день свирепствует, там все время пытаются выработать новую нацию, как будто Советский Союз еще существует). Потому что тоже был таким же рубынофобом, как все остальные, так нас воспитали. Но тем не менее взялся за эту работу. Мы поехали с Лотяну в дом творчества под Киевом. Была зима. Красота в лесу настолько располагала к ничегонеделанию, что он воспользовался этим. Проходит день, два, неделя — Лотяну топит печку березовыми поленьями, голышом валяется в снегу — и все. Вдруг Эмиля нет. Закрылся в своей комнате, и пару дней его не было видно. А потом выдал такое либретто, что мне просто оставалось вычленить оттуда музыку… Но, конечно, это я сейчас придумываю. На самом деле не так было. Узнав, что я пишу балет, пришли большие мастера из театра и стали меня учить. Я стал какую-то фигню писать. И вижу, что выходит не то, что я хочу. Получалась вовсе не моя музыка. Я бросил, думал — навсегда. Проходит 11 лет, приходит ко мне в гости уже новый директор театра. С ним новый дирижер оркестра, который как музыкант быстро узрел ноты. «Это что?» — «Балет». Рассказываю ему эту историю. Мне сразу предложили его поставить, назначили сроки. Но случилась беда, я попал в инфекционную больницу: купил сальмонеллу в Самарканде за свои деньги и привез ее в Кишинев на самолете. Температура поднялась до 42-х, а там уже бабулька с косой потирала ручки. Я запретил домашним вызывать «скорую». Думал, что простуда. Но когда я увидел, что у меня черная кровь бежит, испугался. Меня упрятали в инфекционное отделение и стали пичкать антибиотиками. Я три дня был вне себя. А на третий поднялся. Вокруг все заперто, я как в клетке. Но окна выходили на центральную улицу Кишинева. Моросил дождик. Я впервые увидел, как зажигаются уличные фонари: по очереди разными оттенками, белым светом, розовым, желтеньким, фиолетовым. И эти бусинки воды. Все так здорово и красиво. Транспорт, полно народу, тысячи зонтов. Я подумал: «Надо же! Я тут стою, а жизнь обходится без меня!» Меня это так чесануло по душе. На следующий день я сбежал через окно. Сбежал под Москву в дом творчества, где меня продолжали лечить уже местные врачи. И я за два с половиной месяца состряпал этот балет, за который получил государственную премию СССР. Странная история у этого балета.
[youtube]http://www.youtube.com/watch?v=xetXOyu1DWk&feature=youtu.be[/youtube]
Соблюдайте правила, принятые на нашем сайте.
Всего на сайте опубликовано 66461 материалов.
Посетители оставили 247307 комментариев.
В среднем по 4 комментариев на материал.
Отличный вечер организовали! Большое спасибо, госпожа Рымбала Кенжебалиевна!
Евгений Дмитриевич Дога — светлый человек, от общения с ним заряжаешься доброй энергией и приятными эмоциями! Это был приятный и незабываемый подарок карагандинцам!
Татьяна
18 июня, 2013 в 13:42
Какой-то он националистически-озабоченный, этот румын Дога, если верить приведённому здесь интервью. Видимо самостийный угар конца 80-х так и не прошёл, не поумнел человек. Но любят его не за это
HTC
18 июня, 2013 в 20:59