Старейший эпидемиолог области пандемии не боится

Людмила Ивановна Носова — старейший в Карагандинской области эпидемиолог. Ей уже за 80. Но, несмотря на почтенный возраст, Людмила Ивановна остается в прекрасной форме. Во время пандемии и сама не теряет присутствия духа, и друзьям не дает раскисать и поддаваться панике. Еще в детстве она получила несколько «прививок» от страха. Несколько раз могла умереть: в фашистском лагере от зубов овчарки, в российской деревне от голода, а в карагандинской Ульяновке от презрения к ее немецкой национальности.

Людмила Ивановна по отцу Носова, а по матери Бэр. Ее дедушка Генрих Бэр был из дворянского сословия. Благодаря его усилиям в Александровске (ныне Запорожье) построена большая больница.

— Генрих Бернгардович был известным врачом, — рассказывает Людмила Ивановна. — Он окончил Харьковский государственный медицинский университет. В Лейпциге стажировался, получил право работать лекарем. Взял большие кредиты и построил шикарную клинику…

Кстати, за год до объявления пандемии Людмила Ивановна побывала в Запорожье, где приняла участие в открытии мемориальной доски своему дедушке. Доска висит на фасаде здания родильного дома. А в местном краеведческом музее хранятся личные вещи Генриха Бернгардовича: фото из семейного архива, посуда из больницы, которую он построил — все это привезла и подарила музею его внучка из Караганды.

Убежала

— После 1917 года дедушка уехал с семьей в Симферополь. Работал в райздравотделе. Там заразился туберкулезной чахоткой и умер. Бабушка еще жива была. Мама вышла замуж за русского. Когда началась война, папа ушел на фронт. А в 1943 году Крым заняли немцы. Нас насильственно отправили в Австрию, а затем в Германию — под Берлин. Для обрусевших немцев организовывались отдельные лагеря. Они были обнесены колючей проволокой, с бараками, нарами. Тем не менее, как я сейчас понимаю, условия у нас были значительно лучше, чем в строгом концлагере. Помню, что нас каждый день выстраивали на перекличку. За порядком следила женщина-надзиратель в черных лайковых сапогах, кожаной черной куртке и юбке и такой же черной пилотке и с большой собакой и хлыстом в руках. Сначала были страшные кражи. Лагерники крали друг у друга. Но буквально за несколько дней это явление было ликвидировано. Если собака находила виновника, начиналась экзекуция. То руку вору оторвет, то перегрызет ему что-нибудь. И все это проводилось на глазах у остальных. Однажды я каким-то образом оказалась в столовой без мамы. Мучаясь от голода, я украла три картошки в мундирах, а дежурный меня засек. Если бы тогда он меня поймал, никто бы не стал смотреть, что я была еще ребенком. Я бросилась наутек. Люди стояли в очереди за едой плотно друг к другу. А я юркнула между ногами, проскочила в барак и там спряталась. Никто меня не выдал. Люди меня спасли. Потом маме, конечно, сказали, и она меня очень сильно поколотила.

Выжила

— В 1945 году начались бомбежки: советские войска пришли, — продолжает Людмила Ивановна. — Мама никак не могла меня в подвал затащить — в бомбоубежище. Я кричала и упиралась. Хотела залезть в собачью будку. А потом нас вывозили с железнодорожного вокзала. Вагоны были для животных. Солома, жара, воды не было. Много больных. Тут же трупы: их выбрасывали из вагона, никто не хоронил. Долго мы ехали с одного полустанка до другого. И где-то через месяц доехали до Севера. Нас повезли в Вологодскую область село Бабаево. Там всего было 20 домов на сваях. Они скрипели и ходили ходуном. Маму сразу отправили на лесозаготовки. Я смотрела за младшим братишкой. Был страшный голод. Морозы дикие. Мы не погибли благодаря папиным посылкам. Он вернулся с войны и нашел нас через розыск. Он стал отправлять сахар, муку и сало. В Бабаево мы жили полтора года. Я пошла там в школу. Это была одна комната с печкой. Первая лавка — первый класс, вторая — второй класс. Всего четыре лавки и учительница с колокольчиком. Букварь на всех один.

— Как вы попали в Караганду?

— Мамина сестра жила в Москве, была замужем за артистом Большого театра тенором Петровым. И в первые же месяцы войны всех немцев из Москвы депортировали сюда, в Казахстан. Тетя Лена, как и отец, разыскивала нас и нашла. В итоге из Бабаево нам разрешили уехать в Казахстан, в Ульяновку на воссоединение. Был страшный голод. В поезде мы плакали, просили есть. В пути садились пассажиры, доставали свои торбы, резали караваи, салом закусывали, а мы стояли и смотрели. А на Урале уже подсели казахи, испугали нас своими малахаями. Достали свои баурсаки, курт, стали нас угощать. Каждый день подкармливали. И так благодаря казахам мы доехали до Караганды.

Выплыла

— Как выглядел тогда наш город?

— Ничего не помню. В Сортировке казахи нас сразу укутали в тулупы, посадили в сани-розвальни. И привезли в Ульяновский район. Землянки до крыш утопали в снегу, только трубы торчали. Ко входу вела прорытая в снегу траншея. Нас, детей, занесли. И стали мы жить. Маленькая комнатка, два топчана, ящик из-под спичек служил нам шифоньером. Земляной пол периодически мазали глиной вместе с навозом для чистоты. Мыть земляной пол не было смысла. Годы были тяжелые. Нам давали по 200 граммов хлеба вместе с овсюгом. Дети и взрослые всю ночь стояли в очереди. А утром получали краюшку. Как выжили, не знаю. Я снова пошла в школу. Это было хорошее здание с печным отоплением.

— Вы не пожалели, что вернулись из Германии в Советский Союз?

— Нет! Нам предлагали остаться. И многие из нашего лагеря так и поступили, не рискнули возвращаться в Россию. А мама отказалась, потому что наша старшая сестра осталась с родственниками мужа в Симферополе. Мама не знала, что ее убило осколком во время бомбежки. Но даже когда маме рассказали о гибели дочери, она не пожалела о возвращении. Видимо, у нее сохранилась обида на немцев. Она ненавидела Германию, и мне передалась эта ненависть. При этом в Ульяновке нас поначалу называли фашистами. Плохо к нам относились. Однажды летом я стояла возле обрыва над Нурой и смотрела вниз на водоворот. Вокруг играли дети. И кто-то меня столкнул. С криком я полетела вниз. И не знаю как, по-собачьи начала руками и ногами перебирать, добралась до берега и плавать научилась. Со второго класса я уже стала драться. Если меня кто-то дразнил фашисткой, я вцеплялась ему в лицо до крови. Бандюгой была. В старших классах у меня «в подчинении» было 70 мальчишек. Что я говорила, все выполнялось. Мы вместе играли в футбол, занимались планеризмом, бегали стометровку, ездили работать в поле. Я у них была как староста. Потом все в меня влюбились… Постепенно люди стали к нам присматриваться, пошло уважение. И больше слово «фашисты» никогда не звучало. А я научилась себя отстаивать. И это качество пронесла через всю жизнь. Я всегда добивалась своего.

Поступила

— Легко сдали экзамены в медицинский?

— Когда я окончила десятый класс, как раз умер Сталин, и немцам разрешили поступать в вузы. Но экзамены я провалила. А все из-за немецкого языка. В раннем детстве в лагере я говорила по-немецки, а потом в одночасье все забыла. В школе у нас преподавали прекрасные учителя. Из Норильска в Ульяновку привезли целый этап осужденных по политической статье. Например, физиком у нас был сын губернатора Москвы. Нам дали глубокие знания по всем предметам, кроме немецкого, его преподавала уборщица. Поэтому на вступительных экзаменах я получила все пятерки и одну двойку. А тут как раз вышло постановление Хрущева: перед поступлением в институт требовалось два года отработать. И я устроилась на шахту в маркшейдерское бюро. Спускалась под землю вместе с шахтерами и знаю, какой это тяжелый труд. Зато на шахте познакомилась с будущим мужем, с которым потом прожила 60 лет.

— Как же вы все-таки попали в медицину?

— Прошло два года. Приближались вступительные экзамены, а я снова была не готова по немецкому. Тогда я пришла в медицинский институт на кафедру немецкого языка. Облокотилась на первый стол и громко сказала: «Я хочу учиться. Но не знаю немецкого, из-за него не поступила, хотя сдала остальные предметы на отлично. Я хочу, чтобы кто-нибудь меня подготовил». Все головы опустили, будто не слышат. Петр Моисеевич Поспелов был строгим ректором, за такое мог и уволить. Преподаватели перепугались. А я говорю: «Ну вот, доигралась. Швах!» И вдруг слышу тихий женский голос: «Девочка, разве так можно! Выйди, подожди меня на скамеечке». Вечером, когда все разошлись, ко мне подошла преподавательница, тоже высланная немка. Она согласилась меня готовить. Я пешком ходила к ней с 37-й шахты, куда мы перебрались из Ульяновки, на 22-ю шахту. Мы занимались месяц. У нее на руках были билеты! Она в тот год как раз принимала экзамены, я попала к ней и получила пятерку.

Остановила заразу

Людмила Ивановна окончила санитарно-гигиенический факультет. Потом устроилась в санэпидемстанцию Ленинского района заведующей отделением школьной гигиены. А после прошла по конкурсу и осталась на кафедре эпидемиологии.

В семидесятые годы в Караганде стала расти младенческая смертность. Очень много новорожденных умирало в третьем роддоме от пневмонии. Выяснять, как в медицинское учреждение попадала инфекция, поручили Людмиле Ивановне.

— В роддоме был сальмонеллез, — вспоминает врач. — Мы обследовали палаты, рожениц. Делали смывы с коек, с одежды. И никак не могли понять, где источник заражения. Однажды совершенно случайно я услышала, как одна из санитарок пожаловалась: «Господи! Когда же кончится этот помет? Надоело убирать». На крыше роддома жили голуби. По тепловым трубам в родильное отделение попадали голубиные перья и экскременты. Но никто никогда не обращал на это внимания. А тут я задумалась. Мои студенты полезли на крышу с пробирками. Отнесли то, что собрали, на кафедру, в лабораторию. И стали высевать сальмонеллы! Мы выделили из помета возбудитель. Взяли кровь у мамаш, у детей. Протестировали. Сравнили. Оказалось, что у нас идентичная форма! Так мы собрали доказательства и закрыли роддом на санитарную обработку. Заделали все отверстия, усилили дезинфекционный режим. Стали проводить кварцевание. И мы победили. Пневмония новорожденных и заражение крови прекратились! Никакой вакцинации не потребовалось. Это исследование по выявлению возбудителя легло в основу моей диссертации. Пять лет над ней работала. Успешно защитилась в Алматы. А сальмонеллез из роддома исчез. Больше его никогда не было.

Сейчас Людмила Ивановна на пенсии. Живет в уютном домике, где поддерживает идеальный порядок. Коллекционирует картины. Выращивает розы. Людмила Ивановна — оптимист до мозга костей. Она убеждена в том, что у карагандинских врачей, которым она когда-то читала лекции по эпидемиологии, достаточно знаний, чтобы самостоятельно справиться с любой инфекцией.